Нет, у этой женщины нет настоящего понимания вещей.
Я хотел сказать о ней много хорошего, но я, право же, презираю ее и ничего не скажу. [ц.]
Я задыхаюсь от обиды и злости, которые вспыхивают во мне вновь. Я думал, что пережил это, что смогу действовать с трезвой головой, но сейчас я так хочу, чтобы она плакала от боли. Плакала, как, наверное, в тот день, когда узнала об измене отца. Мне стыдно за то, что я когда-то – возможно, и сейчас – обожал эту женщину. Я так хотел, чтобы она была моей молодой матерью, той, с кем я смогу обсудить свои проблемы и которой смогу подставить плечо, когда она оступится. Но вместо этого я глухо рычу, сквозь бешенство слыша, как разлетается на осколки одна из кружек.
Моей любимой кружки в доме нет – я посмотрел. И это отчего-то обижает меня больше всего. Больше, чем ее предательство, больше, чем ее отрицание собственной вины, больше, чем…
- Как ты могла?! – мой голос звенит от обиды, злости и отчаяния. – Как ты могла так со мной поступить? И больше того, как ты можешь делать вид, будто ты ни в чем не виновата, Реджина?!
«- Можешь звать меня по имени, я же не пытаюсь заменить твою маму, - говорит она, невесомо касаясь ладонью моих волос.
- И не надо, ты намного лучше, - смущенно отвечаю я, отводя взгляд».
За первой кружкой летит вторая, прямо к ногам этой стервы, а я не могу остановиться. Из меня выплескивается толчками ярость, накопленная за все то время, что я лелеял свою обиду. Меня бьет дрожь, и я понимаю, что это истерика.
- Ты смывала стыд за свой брак, но не за то, что бросила меня? Ты лгала мне, что я тебе дорог! Ты лгала, что будешь рядом со мной! И тебе за это ни капельки не стыдно? Забилась в свою боль: смотрите, какая я несчастная! – я орал ей это в лицо, не боясь показаться глупым. Не я все это начал. – Ты не лучше моего отца, такая же лживая эгоистка!
Я выдыхаюсь, отшатываясь, поскальзываясь на разлитом чае и замечаю, что распорол ладонь только тогда, когда по руке густо течет кровь. Меня трясет, мне стыдно за то, что в восемнадцать лет я веду себя, как мальчишка. Столько раз я проматывал возможный сценарий этих событий, где я вел себя строго и рассудительно, где унижал ее и делал ей больно, но вместо этого я выставил себя таким идиотом, что слов просто нет. Я сижу на полу, в луже чая и крови, наблюдая, как джинса промокает, становясь дурного бурого цвета. Когда я говорю снова, мой голос выдает мое опустошение.
- Мне стыдно, что я ошибался в тебе. Ты ничем не лучше моих родителей, которым я был нужен только для фотосессий и слов, какой у них растет ребенок. Потом пришла ты – этакая красивая и добрая фея, которая втерлась ко мне в доверие… тебе было это нужно, чтобы папочка любил тебя больше? – я гадко улыбаюсь. – Открою тебе секрет: ты добилась этим только того, что теперь тебя ненавидят двое людей. Люси и я. Потому что ты насквозь фальшивая, ты предала нас обоих, а теперь выставляешь себя несчастной жертвой. Стоило потерять двоих якобы близких людей ради всего этого фарса, Реджина? Стоило это все того, что ты теперь одна и никому не нужна? Я любил тебя, мамочка, а теперь мне от тебя противно… Мне противно, что я повелся на твои слова о семье. Ты лелеешь свою скорбь, не думая ни о ком. Достойно.
Я поднимаюсь, меня пошатывает от напряжения, отвращения и усталости. Она столько всего сделала, а мне все равно жалко ее, мне жалко ее! Она обижена, потрясена моими словами, а я вместо радости испытываю горечь. Ведь все могло быть иначе, если бы она осталась хотя бы для меня близким человеком. Я бы поддержал ее, я мог бы быть ей опорой, но она выбрала сделать меня своим врагом.
Мне противно, противно, противно!